Эсмеральда всё..

[vsv]

-- Эсмеральда! Эсмеральда!
     Гренгуар   вздрогнул  и  обернулся  в  ту  сторону,  откуда  доносились
возгласы.   Толпа  расступилась  и  пропустила   непорочное,   ослепительное
создание.
     То была цыганка.
     -- Эсмеральда!  --  повторил Гренгуар,  пораженный,  несмотря  на  свое
волнение,  той  быстротой,  с  какою  это магическое  слово связало  все его
сегодняшние впечатления.
     Казалось, это  удивительное существо простирало до самого  Двора  чудес
власть своего очарования и красоты. Арготинцы и арготинки безмолвно уступали
ей дорогу, и их зверские лица как бы светлели от одного ее взгляда.
     Своей легкой поступью она приблизилась к осужденному. Хорошенькая Джали
следовала за  ней. Гренгуар был ни жив ни мертв. Эсмеральда молча глядела на
него.
     -- Вы  хотите повесить этого  человека? -- с важностью обратилась она к
Клопену.
     -- Да, сестра, --  ответил король Алтынный, -- разве только ты захочешь
взять его в мужья.
     Она сделала свою очаровательную гримаску.
     -- Я беру его, -- сказала она.
     Тут Гренгуар непоколебимо уверовал в то,  что все  происходящее с ним с
утра лишь сон, а это -- продолжение сна.
     Развязка хотя и была приятна, но слишком сильно потрясла его.
     С шеи поэта сняли  петлю и велели ему спуститься со скамьи. Он вынужден
был сесть -- так  он был ошеломлен. Цыганский герцог  молча  принес глиняную
кружку. Цыганка подала ее Гренгуару.
     -- Бросьте ее на землю, -- сказала она.
     Кружка разлетелась на четыре части.
     -- Брат! -- произнес цыганский король, возложив на их головы свои руки.
-- Она твоя жена. Сестра! Он твой муж. На четыре года. Ступайте.

 

 

Время   шло.  Уже  почти  полтора   часа   стоял  он  тут,  израненный,
истерзанный, осмеянный, забросанный камнями.
     Вдруг он снова заметался, да  так неистово, что  сооружение, на котором
он  стоял, дрогнуло;  нарушив свое упорное  молчание, он  хриплым и яростным
голосом, похожим скорее  на  собачий лай, чем  на голос  человека, закричал,
покрывая шум и гиканье:
     -- Пить!
     Этот вопль отчаяния не только не возбудил сострадания, но вызвал прилив
веселости  среди  обступившего  лестницу  доброго парижского  простонародья,
отличавшегося в ту пору  не  меньшей жестокостью  и грубостью,  чем страшное
племя бродяг,  с которым мы  уже познакомили читателя и которое,  в сущности
говоря, представляло собой самые низы этого простонародья. Если кто из толпы
и поднимал голос, то лишь для  того, чтобы поглумиться над его жаждой. Верно
и то,  что Квазимодо был сейчас скорее смешон  и отвратителен, чем жалок: по
его  пылающему  лицу струился пот,  взор блуждал,  на губах  выступила  пена
бешенства и  муки, язык наполовину высунулся изо рта.  Следует добавить, что
если бы даже  и нашлась какая-нибудь  добрая душа,  какойнибудь сердобольный
горожанин  или горожанка, пожелавшие  принести воды несчастному, страдающему
существу,  то в представлении окружающих гнусные ступени  этого  столба были
настолько связаны с бесчестием и позором, что одного этого предрассудка было
достаточно, чтобы оттолкнуть доброго самаритянина.
     Подождав  несколько  минут, Квазимодо  обвел  толпу  взором отчаяния  и
повторил еще громче:
     -- Пить!
     И снова поднялся хохот.
     --  На  вот, пососи-ка! --  крикнул  Робен Пуспен, бросая  ему  в  лицо
намоченную в луже тряпку. -- Получай, мерзкий глухарь! Я у тебя в долгу!
     Какая-то женщина швырнула ему камнем в голову:
     -- Это отучит тебя будить нас по ночам твоим проклятым звоном!
     -- Ну  что,  сынок,  --  рычал паралитик,  пытаясь  достать  его  своим
костылем, -- будешь теперь наводить на нас порчу с башен Собора Богоматери?
     -- Вот  тебе чашка для питья! -- крикнул какой-то человек, запуская ему
в  грудь  разбитой кружкой -- Стоило  тебе пройти мимо моей жены,  когда она
была брюхата, и она родила ребенка о двух головах!
     --  А  моя  кошка --  котенка о  шести лапках! -- проверещала  какая-то
старуха, бросая в него черепком.
     -- Пить! -- в третий раз, задыхаясь, повторил Квазимодо.
     И тут он увидел, что весь этот сброд расступился.
     От толпы отделилась девушка в причудливом наряде. Ее сопровождала белая
козочка с позолоченными рожками. В руках у девушки был бубен.
     Глаз Квазимодо засверкал. То была  та самая цыганка, которую он прошлой
ночью пытался похитить: за этот проступок, как он теперь смутно догадывался,
он   и   нес   наказание;   это,  впрочем,   нисколько   не  соответствовало
действительности, ибо он терпел кару  лишь за то, что имел несчастье, будучи
глухим, попасть к глухому судье. Он не сомневался, что девушка явилась сюда,
чтобы отомстить ему и, как и все, нанести удар.
     И правда: он  увидел,  что она  быстро поднимается по лестнице.  Гнев и
досада душили его. Ему хотелось сокрушить позорный столб, и если  бы молния,
которую  метнул  его взгляд,  обладала  смертоносной силой,  то  прежде  чем
цыганка достигла площадки, она была бы испепелена.
     Она молча  приблизилась к  осужденному,  тщетно извивавшемуся  в  своих
путах,  чтобы  ускользнуть  от  нее, и,  отстегнув  от своего  пояса  флягу,
осторожно поднесла ее к пересохшим губам несчастного.
     И  тогда этот  сухой,  воспаленный  глаз увлажнился,  и  крупная  слеза
медленно  покатилась по искаженному отчаянием безобразному лицу. Быть может,
то была первая слеза, которую этот горемыка пролил в своей жизни.
     Казалось, он забыл, что хочет пить. От нетерпения цыганка сделала  свою
обычную гримаску и, улыбаясь, прижала флягу к торчащим зубам Квазимодо.
     Он пил большими глотками. Его мучила жажда.
     Напившись, несчастный вытянул почерневшие губы, как бы желая поцеловать
прекрасную руку, оказавшую ему такую  милость.  Но  девушка  была настороже.
Она,  видимо, не  забыла  еще о грубом  нападении на нее  минувшей  ночью  и
испуганно отдернула руку, словно ребенок, боящийся, что его укусит животное.
     Квазимодо устремил на нее взгляд, полный упрека и невыразимой грусти.
     Кого бы не тронуло зрелище красоты,  свежести, невинности, очарования и
хрупкости, пришедшей  в порыве  милосердия на  помощь воплощению  несчастья,
уродства и злобы! У позорного столба это зрелище было величественным.
     Даже толпа  была им захвачена и принялась рукоплескать. "Слава! Слава!" -- кричала она.

 

Вот, вроде, и все герои нашли свое последнее убежище.. спите спокойно.

Изменено 16 января, 2023 пользователем vsv